Трудовой кодекс

В то же время власть пока что не может сформулировать императив реформаторского курса: какие необходимы реформы, кто субъект реформ и, наконец, самое главное - какова цель реформ. Без четкого ответа на эти вопросы все реформаторские попытки элит сводятся к тактическим маневрам по предотвращению и минимизации экономических и социальных рисков. Но основной риск состоит в том, что политический класс, стремясь к стабильности, постоянно избегает институционального наполнения реформ, а значит, без ответа остается вопрос: какой капитализм будет построен в Украине?

Опыт выхода из постсоциалистической и постсоветской экономических систем и создания рыночных экономик в других странах свидетельствует о том, что такой выход осуществлялся тремя магистральными путями: восточно-азиатским ("капитализм снизу"), центральноевропейским ("капитализм извне"), постсоветским ("капитализм сверху"). Примером "капитализма снизу" является Китай, где воротами в постсоциализм стало мелкое частное предпринимательство в сфере сельского хозяйства. Госсектор сохранился, но был открыт доступ для частных инвестиций, в том числе иностранных. "Капитализм извне" был характерен для центральноевропейских стран, таких как Венгрия, Чехия, страны Балтии. Эти европейские страны уже имели опыт частной инициативы и предпринимательства, потому, создав новый правовой дизайн, без особых проблем перешли к капитализму.

Приоритет был сделан на привлечении иностранного капитала и передаче государственной собственности в руки иностранных инвесторов. Под управление транснациональных компаний перешел и производственный, и корпоративный менеджмент. Именно внешние инвесторы выступили активными лоббистами институциональных изменений и локомотивами рыночных реформ.

Украина, как и другие постсоветские страны, пошла другим путем, выбрав "капитализм сверху" как быстрый переход от командно-административной в рыночную экономику, в основе которого лежало перераспределение государственных активов путем их быстрой приватизации. При этом данный процесс протекал в условиях отсутствия рыночных институтов, прежде всего института частной собственности и правовых механизмов ее защиты. Неименее таких инструментов защиты прав собственников означало, что судебная система будет обслуживать приватные интересы правящей элиты в режиме правового сервиса.

Основным следствием "капитализма сверху" стал переход не от плана к рынку, а от плана к клану. То есть к формированию политического капитализма, когда административные и политические должности давали возможность конвертировать политическую власть в экономическое богатство и тем самым аккумулировать экономические и финансовые ресурсы в руках властных элит. В результате возник отчужденный от общества капитализм правящей верхушки, а экономика стала функциональным придатком политики. Кроме этого, в процессе складывания нового слоя капиталистов сыграли свою роль факторы клановости и региональности (к началу нулевых годов сформировались донецкий, днепропетровский и другие кланы).

Становление и закрепление основ политического капитализма совпадает как с периодом формирования определенной модели политического режима, так и с пребыванием конкретной персоны на посту президента. Во время первого срока президентства Л.Кучмы был дан старт быстрой приватизации государственной собственности и тем самым открыт доступ административным элитам к возможностям аккумулирования частной собственности (произошел обмен власти на собственность). В этот период начался процесс конституционализации складывающегося политического режима. Он привел к утверждению президентско-персонализированного суверенитета, подменившего и подмявшего под себя парламентско-народный суверенитет. Уже к концу первого срока сформировался новый слой сверхбогатых собственников - олигархов, завладевших самыми крупными в прошлом государственными активами. Система приобрела черты конкуренции внутри олигархического класса, где олигархи выполняли роль бенефициаров политического режима, а президенту отводилась роль верховного арбитра.

Этот период становления политического капитализма можно назвать конкурентно-олигархическим, поскольку конкуренция носила характер борьбы за патронат президента, в том числе, используя ресурсы парламентского лоббизма. Обратной стороной конкурентно-олигархического периода стало критическое падение доходов и уровня жизни людей, сопровождавшихся низким доверием к власти и новым крупным собственникам. Этот период заканчивается формированием кланово-олигархической модели капитализма. Ответом на нее стала резкая общественно-политическая дестабилизация, вылившаяся в оранжевую революцию как высшую стадию кризиса легитимности установившегося политэкономического режима.

В следующий период, во время пятилетки президентства В.Ющенко, была сделана ставка на демократизацию политической системы и десоветизацию общества. Но демократия, не опирающаяся на верховенство права и эффективные институты, превратилась в демоанархию, что привело к разочарованию общества в рынке и либеральной форме политической организации. В то же время олигархическая элита успешно провела тактическую перенастройку, приняла новые правила и активно участвовала в демократической игре. Олигархи активно вошли в политику, выстраивая целые холдинги для представительства и защиты своих интересов - от партий до общественных организаций, от парламента до судов. В этот период происходит частичная либерализация экономики и общества, но олигархическая суть политэкономического режима остается прежней. И если при Кучме произошел переход от плана к клану, то ожидаемый переход от клана к рынку так и не состоялся. В результате Украина оказалась между двумя сценариями: либо экономическая монополия олигархов подомнет демократическую конкуренцию, либо последняя демонополизирует олигархическую экономику, что позволит перейти от клана к рынку. Но события, увы, пошли по первому сценарию…

Основная проблема рыночно-либерального периода заключалась в том, что строительство демократии без демонтажа советской постгосударственности и возникшей на ее обломках клановой экономики, без верховенства права и свободной экономической конкуренции, делает невозможным построение зрелой, работающей, либеральной политэкономической модели. Фактически в оранжевый период были подготовлены условия для упрочения клановости и заложены риски для демократической модели. Именно правовая дефектность этого периода как не полной, не структурируемой, не институционализированной демократизации в итоге спровоцировала возможность отхода от уже завоеванных позиций.

В отличие от прошлых лет, сопровождавшихся экономическим ростом и увеличением доходов граждан, современная экономическая ситуация характеризуется стагнацией доходов, ростом бюджетного дефицита и слабой возможностью удержания экономического положения страны хотя бы на прежнем уровне. Кризис бюджета, доходности и народного благосостояния вынуждает власть искать новые стратегии управления экономикой и перераспределения ресурсов. Если во время экономического роста проблема нереформированных институтов могла быть отодвинута на второй план, то экономическая застойность меняет ситуацию с точностью до наоборот: на повестку дня выходят вопросы демонтажа кланово-олигархической системы и создания работающих экономических и правовых институтов.

Но вместо того чтобы открыть возможности для полномасштабной экономической и политической либерализации, упрочения экономической и политической конкуренции, для гарантии прав собственности через справедливое и независимое правосудие, новые "верхи" начали с монополизации политической и экономической власти, фискальной централизации. Если раньше ресурсно-обеспеченные группы активно занимались политикой, в настоящее время происходит отказ от "политики" в обмен на сохранение ресурсов и влияния (феномен так называемых тушек). Внутриэлитные конфликты из публичной сферы перетекают в рамки воссозданной административно-командной вертикали. Функции распорядителя вертикали переходят к доминирующему политическому игроку, коим становится президент, для чего и были возвращены В.Януковичу конституционные президентские полномочия 1996 года. В этих условиях маргинализация политической роли оппозиции призвана нивелировать возможные расколы элит, нейтрализовать социальное недовольство и сопротивление неолигархического среднего и малого предпринимательства, тем самым сформировав страховой полис для безопасности правящего режима.

Базовым приоритетом модернизации власть считает достижение "устойчивого экономического роста" при сохранении политической и социальной стабильности. При этом предлагаемые реформы рассматриваются одновременно и как управленческая технология достижения конкретного экономического результата, в частности обеспечение стабильной работы "своего" бизнеса, и как государственно-бюджетный механизм снижения социальных издержек при их проведении, то есть как способ сохранения социальной и политической стабильности.

Определенные вопросы вызывает методология проведения реформ. Ведь если провозглашается реформаторский курс, то должны быть публично поставлены конкретные цели и задачи, идеология проводимых изменений. Однако в публичном пространстве правящая элита так и не смогла четко сформировать собственную реформаторскую позицию: к какой экономической модели стремимся? С идеологической точки зрения "экономические реформы" и "социальная стабильность" не являются ориентирами одного порядка, так как любые коренные изменения всегда предполагают определенную социальную дестабилизацию. Другими словами, для правящей элиты реформы актуальны только в той мере, в какой они не нарушают выстроенную иллюзию "стабильности". Так, молниеносное принятие Налогового кодекса, спровоцировавшее массовые протесты предпринимателей, вмиг затормозило ревизию пенсионного и трудового законодательства, да и сами новейшие нормы, регулирующие налогообложение, уже не один раз подвергались ревизии в режиме online.

Что же касается "устойчивого экономического роста", то ставка на быстрый рост показателей ВВП позволила продемонстрировать приемлемые для власти статистические показатели, но при этом фактически отложить реформирование институтов. Вместо создания новых правовых и институциональных форм основное внимание уделяется внеэкономическому изъятию прибавочного продукта, поиску оптимального варианта управленческих "схем", формулы административного регулирования рынком и силового контроля над малым и средним бизнесом.

Выстраиваемая таким образом модель экономики с ее ориентацией на внеэкономическую административную регуляцию общественного производства вне общих, легитимных для всех игроков "правил игры", переориентирует логику собственно экономического развития на политическую стратегию сохранения власти. Главным императивом власти становится не производство прибыли, финансового дохода, экономической стоимости, а наращивание властных дивидендов и выплата социальной ренты ради сохранения политической стабильности. Консервация и реанимация административно-командных методов приводит к созданию неотрадиционалистского административного рынка, то есть рынка, вмонтируемого в систему государственного управления как подчиненный, вспомогательный элемент, задачей которого является обеспечение воспроизводства власти.

Власть печется не об экономической эффективности, а работает в режиме постсоветской безопасности - энергетической, продовольственной, финансовой, социальной и т.д. Но обеспечение безопасности в условиях монополизации политических и экономических активов, административно-силового давления на "чужой" бизнес означает, что элиты стремятся оградить себя от социального недовольства и сохранить свое доминирующее положение.

Яркой иллюстрацией командной логики политического капитализма является ситуация вокруг зернового рынка. И проблема даже не в том, что положение на этом рынке в течение года характеризуется монополизацией, внеэкономическими запретами и принуждениями, квотированием экспорта зерна и т.д. Проблема сложней и фундаментальней, а именно - в отношении высших чиновников к рынку зерна и сельскому хозяйству как месту и средству обеспечения так называемой продовольственной безопасности. Другими словами, чиновники оперируют не интересами экономических агентов, прибыльностью, доходностью, инвестициями и иными инструментами экономического регулирования, а политико-идеологической категорией безопасности. Неумение управлять и желание все контролировать легитимируется якобы интересами продовольственной и социальной стабильности, хотя на самом деле речь идет о безопасности имущественных и статусных позиций тех, кто держит монополию на этих рынках.

Если авторы реформ стремятся к экономической модернизации, тогда нужно ответить на вопрос: речь идет об авторитарной модернизации по сингапурскому образцу или о либерализации с перспективой вхождения в европейское политэкономическое пространство? Если первое, тогда понятна логика статистической гонки за показателями ВВП, приоритетность секторальных реформ в ущерб формированию рынка - национального или фрагментарного, встроенного в глобальную экономику. За последний год произошло "одонетчивание" административной и прокурорско-силовой вертикали.

Принимая во внимание, что план построения вертикали власти уже реализован, сейчас внедряется политический проект вертикально-интегрированной экономики в рамках системы кронизма - сrony-капитализма или капитализма семьи, родственников и друзей. При отсутствии национального рынка, капитализации общественного производства и при монополизации целых отраслей промышленности, а то и отдельных секторов экономики возникает феномен административного сращивания государства и крупного бизнеса. В политическом отношении это означает, что крупный бизнес фактически получает статус голосующего большинства, а в экономическом - национальный рынок дефрагментируется на автономные сектора, контролируемые олигархами и внутривластными бюрократическими группами. Это в украинских условиях одно и то же.

Второй эффект сращивания административного и коммерческого секторов заключается в получении правящей элитой мажоритарного права на перераспределение национального богатства. Что характерно: доход рассматривается как ресурс политического господства, а не как экономическая инвестиция. Ресурсы используются для административной перестройки "вспомогательных" систем - судов, прокуратуры, налоговой администрации, таможенной службы, МВД, то есть создания украинского варианта полицай-экономики. Логика административно-командного накопления провоцирует крупный бизнес на получение "быстрых" рент, а капитал как финансовый массив создается исключительно в банковской сфере. Поэтому реализация "вертикально-интегрированного" проекта предполагает перевод "своих" активов под формальное государственное управление, как это случилось с большинством "региональных" банков, хотя, по сути, национализации не произошло. Государственный бюджет здесь рассматривается в роли финансового механизма сохранения собственности и активов.

Контроль над бюджетными потоками, а также фискальная, административная, бюджетно-распорядительная централизация фактически привязывают бизнес к распорядительным и преференциальным возможностям бюджета, который превращается в привилегированный объект государственного управления. Иначе говоря, бюджет заменяет рынок, а конкуренция за доступ к бюджету - рыночную конкуренцию. Полуавторитарные, частично капитализированные сегментарные рынки функционируют, но не работают в режиме рынка, то есть конкуренции и ценовых сигналов. Отсюда низкая норма накопления, инвестиционный кризис, хроническое недоинвестирование, низкая производительность и экономический застой.

Государство не выступает ни в роли активного игрока, ни в роли регулятора и форматора рыночных отношений. Логика административного управления порождает феномен отчуждения государства от экономического производства, так как государственное управление принимает форму управления вещами, ресурсами, промышленными активами, но не управления интересами фермеров, зернотрейдеров, энергетиков, производителей, потребителей. По сути, взят курс на создание некапиталистической, полуфеодальной, псевдорыночной экономики - без производства, прибавочной стоимости, но с распорядительской, проедательской бюджетной миссией и государственной эксплуатацией бюджетнозависимых социальных слоев. Но проблема состоит в том, что постсоветские технологический и социальный ресурсы уже исчерпаны. Поэтому необходимо переориентировать экономику с логики бюджетных выплат, субвенций, дотаций на экономику, производящую прибавочную стоимость. Но для этого нужно создавать институциональные условия: институт частной собственности, массовый слой неолигархических собственников, независимый суд и демократическое представительство. В этом случае базовым императивом рынка будет не безопасность режима и "верхов", а легитимные "правила игры", которые создают и модерируют бизнес-интересы.

Основная проблема торможения реформ - в пролонгации административно-командной, олигархически-монополитической, вертикально-интегрированной постсоветских практик. Без политической и экономической демонополизации реформы не смогут работать на интересы людей и общества. Либо реформы останутся репродуктивными, консервативными, направленными на обеспечение безопасности правящих верхов, их доходов, рент, статусов, либо это будут реформы трансформативные, реализующие задачи транзита к неолигархическому среднеклассовому капитализму.

Для обеспечения трансформативного характера реформ необходимо выйти из политического капитализма, отказаться от логики политического накопления - инвестирования в силовой, административный, властный ресурс в пользу логики индивидуального накопления и инвестиционно-инновационного роста, о котором правящая элита говорит вот уже с десяток лет, но что не стало условием и результатом экономической политики.